Биография
Александр Бестужев родился 23 октября 1797 года в Петербурге. Его отец Александр Бестужев был артиллеристом и писателем-просветителем, издававшим вместе с поэтом Иваном Пниным в 1798 году «Санкт-Петербургский журнал», где по частям издавался его педагогический труд «Опыт военного воспитания относительно благородного юношества». Мать Бестужева, Прасковья, была уроженкой Нарвы, супруги познакомились во время русско-шведской войны 1788-1790 гг., когда Прасковья ухаживала за раненым артиллеристом. У супругов было пять сыновей (Николай, Александр, Михаил, Петр, Павел) и дочери.
До десяти лет Бестужев воспитывался дома, много времени проводил в богатой библиотеке отца. В 1806 году его отдали в Горный кадетский корпус, где с ним учился и Василий Каратыгин, впоследствии известный трагический актер. К этому времени относятся первые литературные опыты Бестужева, он сочиняет пьесу «Очарованный лес». Большое впечатление произвело на Бестужева его двухмесячное плаванье со старшим братом Николаем на фрегате «Малый» (1811). Он бросил учебу в кадетском корпусе и стал готовиться к морской службе, но, по словам младшего брата, его мечты стать гардемарином «разбились о рифы дифференциальных и интегральных формул». В 1816 году при поддержке друга семьи генерал-майора Петра Чичерина Бестужев поступил юнкером в лейб-гвардию, а уже через год был произведен в офицеры. Его полк квартировался под Петергофом в Марли, отсюда и его дальнейший псевдоним – Марлинский.
В 1818 году Бестужев пробует себя как публицист и переводчик: он переводит фрагмент сочинения графа де Брея „Essai critique sur l’historie de la Livonie etc“ («О нынешнем нравственном и физическом состоянии лифляндских и эстляндских крестьян»), напечатанный в 38 номере гречевского «Сына отечества», а также стихотворение «Дух бури» из комментариев Лаграпа к французскому переводу «Лузиады» Луиса Камоэнса». К этому времени относится проект издания альманаха «Зимцерла», который, однако, не пропустила цензура. Бестужев становится известным благодаря своим критическим статьям, направленным против пьес Петра Катенина и Александра Шаховского, переводит отрывки из «Мизантропа» Мольера и «Метаморфоз» Овидия, пишет стихи и ведет бесшабашный образ жизни, участвует в дуэлях. В мае 1821 года эскадрон Бестужева размещается на мызе Торманс-гоф около Дерпт, а в июне того же года выходит в журнале «Соревнователь» его «Поездка в Ревель», завоевавшая читательский успех. Бестужев переписывается с Булгариным, посещает заседания Вольного общества любителей российской словесности, членом которого состоял и его брат Николай. В 1822 году на собраниях общества происходит знакомство Бестужева с поэтом Кондратием Рылеевым, к тому времени известным своей сатирой на Аракчеева «К временщику» и историческими «Думами». Вместе они начинают издавать альманах «Полярная звезда» (1823-1825), в котором увидело свет большинство из произведений Бестужева, среди них и исторические повести, и критические заметки о литературной жизни, которыми предварялся каждый выпуск издания. Согласно мнению Белинского Бестужев оказался родоначальником жанра ежегодного обзора в литературе. Альманах объединил много известных литераторов: в нем печатались Жуковский, Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Булгарин, Гнедич, Давыдов. Тираж первого выпуска «Полярной звезды» - 66 экземпляров - разошелся за неделю. Второй выпуск тиражом в полторы тысячи экземпляров был разобран за три недели. По словам Булгарина ни одна книга и ни один журнал, включая «Историю государства Российского» Карамзина, не имел такого блестящего успеха. Бестужев и Рылеев получили подарки и милостивый рескрипт от царской фамилии. Впоследствии альманах вызвал к жизни ряд одноименных подражаний и продолжений (из которых наиболее известна «Полярная звезда» Герцена).
В 1823 году Бестужев был назначен на должность адъютанта герцога Александра Вюртенбергского, приходившегося дядей Александру Первому. Исполнительный адъютант пользовался большим успехом в высшем обществе. В июле 1824 года Бестужев посещает по служебному заданию Ригу, знакомится с генерал-губернатором маркизом Паулуччи, посещает морские купания и немецкий театр. К тому же году относятся знакомства с Александром Грибоедовым и Вильгельмом Кюхельбекером.
По данным исследователя Овсянниковой Бестужев вступил в Северное тайное общество декабристов уже во второй половине 1823 года. 14 декабря 1825 года вместе с братом Михаилом он вывел на Сенатскую площадь Московский полк. Одним из первых убедился в неудаче восстания. На следующий день сам выдал себя властям. Вместе с братьями Николаем и Михаилом был приговорен к двадцати годам каторжных работ, но после пребывания в Петропавловской крепости бы отправлен в финляндский форт «Слава» (1826-1827). В октябре 1827 года Бестужев был отправлен на поселение в Якутск. В Сибири он много читает, интересуется якутскими народными обычаями и языком, о чем упоминал познакомившийся с ним в Якутске немецкий ученый Адольф Эрман в своей книге „Reisi um die Erde“ (1838). Эта работа вдохновила Адальберта фон Шамиссо на написание второй части поэмы «Die Verbannten“ («Изгнанники»), которая была посвящена Бестужеву. Среди работ этого периода - очерки «Из рассказов о Сибири», «Сибирские нравы, Исых», стихотворения. В 1829 году он был переведен в качестве рядового на Кавказ (обосновался в Дербенте в Дагестане). Начиная со следующего года, он начинает активно печататься в таких изданиях как «Московский телеграф» Николая Полевого или «Сын отечества» под псевдонимом «Марлинский». Его исторические повести и рассказы становятся необычайно популярными.
В 1833 году была смертельно ранена любовница Бестужева Ольга Нестеровца (она задела всегда заряженный пистолет Бестужева, который он держал под подушкой). Хотя следствие признало невиновность Бестужева, рассказы об убийстве несчастной девушки циркулировали вплоть до 1858 года, когда на Кавказе побывал Александр Дюма, посвятивший памяти Ольги стихотворение.
Бестужев неоднократно отличался в сражениях, но только в 1836 году получил звание офицера. Его попытка определиться на штатской службе успехом не увенчалась. 7 июня 1837 года погиб в бою на мысе Адлер, тело его не было найдено.
Творчество
Исследователи находят, что для ранней лирики Бестужева характерен мотив осознания поэтом своей избранной роли. В его стихотворениях органически сочетаются эпикурейские и гражданские мотивы, что в первую очередь связано с влиянием французской «легкой поэзии» и в первую очередь творчества Парни. Критическое отношение к действительности (например, в «Подражании первой сатире Буало» или «Отрывке из комедии «Оптимист») соседствует с романтическим пафосом. В стихотворениях периода ссылки заметно тяготение к исторической тематике (например, в стихотворной повести «Андрей, князь Переяславский»), мотивы быстротечного времени («Часы»), одиночества и отчаянья. Лирический герой его стихов сопоставляет свою трагическую судьбу с явлениями природы - облаком («К облаку») или водопадом («Шебутуй»). Квинтэссенцией подобных мотивов становится стихотворение «Сон».
Вместе с Рылеевым Бестужев является автором агитационных песен, в которых заметно стремление заимствовать некоторые элементы народного творчества, лаконизм, злые и меткие характеристики политических деятелей, в том числе самого царя.
Бестужев-Марлинский был одним из тех, кто пытался создать русскую повесть. В особенности важно для автора обращение к исторической тематике: и русской («Гедеон» (1821), «Роман и Ольга» (1823), «Изменник» (1825)), и прибалтийской («Замок Нейгаузен» (1824), «Замок Эйзен» (1825), «Ревельский турнир» (1825)). Как и Рылеев в своих «Думах» Бестужев обращался к историческому материалу для того, чтобы найти в нем актуальные для современности аналогии: его персонажи разговаривают современным языком, что было особенно существенно для автора, но позже, с точки зрения критики Белинского, оказалось явным недостатком. Как и другие авторы-декабристы он идеализировал древний Новгород, а его сочинения были проникнуты пафосом освободительной борьбы. Между тем, Бестужев ориентировался на исторические документы: так, сюжет «Ревельского турнира» взят им из Бальтазара Руссова.
Для повестей Бестужева характерно и использование фантастики, обращения к народным поверьям, например, в повести «Страшное гадание». Особенное внимание к местному колориту заметно в его кавказских сочинениях («Аммалат-Бек» (1832), «Мулла-Нур» (1836)).
Сюжетные замыслы писателя всегда отличались сложностью, а развитие действия – интенсивностью. В центре большинства из произведений – романтический конфликт окружающей среды и героического героя-одиночки. Герои Бестужева отличались сильными характерами, мятежностью, способностью вынести через любые испытания идеализм своих чувств, но одновременно, как впоследствии заметила критика, и излишней одномерностью, ходульностью. Экспрессивный стиль произведений, изобилие метафор и риторических ходов, в которых находили влияние немецких штюрмеров и французских романтиков, в особенности, Виктора Гюго, способствовали популярности его творчества. В 30-е годы автора называли «Пушкиным прозы», а его стиль получил со временем ироническое наименование «бестужевских капель». Именно этот стиль, способствовавший его популярности, определил быстрое забвение прозы Бестужева с появлением прозаических произведений Пушкина, Гоголя и Лермонтова. В своей рецензии 1847 года Белинский отводит Бестужеву только историческое значение и сопоставляет его с ярким метеором, который ослепил всем глаза и исчез навсегда.
Критическая деятельность Бестужева в отличие от его художественных произведений заслужила высокую оценку Белинского. Нападки Бестужева на комедию Шаховского «Липецкие воды» и ориентированный на архаизмы перевод Катенином «Эсфири» Расина свидетельствуют о его солидарности с литературной позицией Карамзина и Жуковского, к которому он, впрочем, относился критически. В отличие от психологического романтизма последнего Бестужев тяготел к созданию героических романтических образов.
Согласно замечаниям исследователей одной из черт критического творчества Бестужева являются широкие обобщения. Так, для того, чтобы проанализировать роман Николая Полевого «Клятва при гробе господнем» автор пытается дать общий обзор истории развития всей мировой литературы. Бестужев ратует за создание национально-самобытных сочинений с большими страстями и яркими характерами. Ценя поэму Пушкина «Цыгане», он неодобрительно отнесся к «Евгению Онегину».
Как издатель «Полярной звезды» Бестужев был одним из первых, кто стал платить авторам издания за их сочинения, что способствовало профессионализации литературной деятельности.
«Мы живем в веке романтизма» - писал Бестужев в своей рецензии на роман Полевого. Его произведения остались в истории литературы как яркий пример русской романтической прозы.
«Поездка в Ревель»
В конце 1820 года Бестужевым была предпринята развлекательная поездка в Ревель. Впечатления от нее вдохновили автора на написание пяти писем, программа которых была выражена следующим образом: «Какая нужда мне и вам, друзья мои, что в Ревеле 1700 домов и близь 12000 жителей, что в нем есть гимназия, разные маловажные фабрики, модные магазины? Есть ли там древности, сохранились ли остатки древних укреплений, бойниц, церквей? Говорят ли там окрестности взору, а взор воображению? Вот что хотите знать вы, вот о чем я буду беседовать». Для Бестужева, как и для многих русских путешественников, прибалтийские провинции благодаря влиянию рыцарства имеют «особую привлекательность, какой-то романтический характер». Отсюда – многочисленные описания старых замков, церквей, монастырей, частые экскурсы в историю, которые составляют, например, все пятое письмо. Эстония возбуждает в путешественнике «мысли Оссиановские», поэтому значительное внимание уделено в «Поездке» игре воображения, прочувствованным и несколько туманным размышлениям, например, о сочетании сна или яви. Создание привлекательной картины путешествия не обошлось и без драматических эпизодов, так, Бестужев, живописует снежную бурю, в которую он попал и даже рассказывает о том, как одна из лошадей упала с обрыва. Для произведения характерно и использование поэтических фрагментов, более интенсивно передающих интимность авторских чувствований и повествований. В отдельных письмах практически реализуются небольшие сюжеты новеллистического характера: в первом письме это рассказ о неожиданной встрече двух товарищей, во втором – комическое описание жизни немецкого кларнетиста, большого поклонника кофе.
Между тем уже в первом письме автор задает некоторый мотив, который в дальнейшем будет старательно опровергать. Так, по мнению знакомого повествователя, ехать в Ревель совершенно бессмысленно, так как «ежели судить обо всех городах Лифляндии по Дерпту и Риге, то я торжественно предсказываю тебе самую скучную скуку». Это мнение последовательно подвергается сомнению, в особенности в отношении местного общества. Путешественник находит нравы остзейцев очень симпатичными, в особенности его восхищает их сосредоточенность на семейной жизни, воспитании детей. Он отмечает чистоту и привлекательность Ревельских домов: «не роскошь, а вкус царствует за столами, и опрятность на поварне». В другом месте он делает заключение о том, что «красота здесь обща всем классам, она зреет равно при восковых свечах лучших обществ и при пламени скромного очага». С удовольствием подчеркивает, что местные девицы являются образованными и начитанными, а на балах в отличие от столичных не бывает скучно. Вообще критическое сопоставление местной жизни и увлечений в Петербурге разрешается Бестужевым в пользу Ревеля. Устами местного театрала он даже начинает критиковать петербургские театральные порядки. Правда, он все-таки находит, что жизнь остзейцев чрезмерно расписана и налажена. О рижанах он пишет: «Там люди – невольники своих часов: веселятся по календарю и на счетах выкладывают чувства».
Особое внимание уделено автором местным красавицам. Он посвящает им много лестных слов. Бестужев отмечает их воспитанность, хорошие манеры и выражает убеждение, что в том числе и влияние примерного нравственного воспитания сделало их столь красивыми. Первоначальные сомнения в их сердечности («не говорите с ними о чувствах души: они едва знают их понаслышке и то из сонника») в значительной степени смягчаются в дальнейших письмах.
Страницы, посвященные местным жителям, однако, далеки от энтузиазма и восхищения. Крестьяне описываются как обитатели «подземного Плутонова царства». Автор описывает черные лица и грязные стены, в отличие от опрятных горожан всех сословий крестьяне – «закопченные эстонцы, со всклоченными и висящими по пояс волосами». В прилегающем к «Поездке» письма под заголовком «Нарва» он отзывается о них еще критичнее: «Все ливонцы, в особенности эсты, были народом грубым и бесчеловечным, часто мужественным, всегда коварным. Звероподобные в домашнем быту, невежественные до невероятья».
Между тем, Бестужев склонен видеть, что благодаря заботам местным владельцев и покровительству мудрой власти состояние крестьян улучшилось в нравственном и физическом отношениях: «Эстонцы мало помалу отвыкают от пьянства, лени и всех пороков, невежество сопровождающих». Эти его слова полностью повторяют типичную остзейскую оценку местным жителям. Хотя Бестужев пытался придерживаться в своих письмах образца популярного французского очеркиста Жуи – «слушать богатых и заставлять говорить бедных» - кажется, что он сосредоточился только на первой составляющей этой формулы.
Парадоксальным образом, как и многие другие путешественники, Бестужев меняет свои симпатии, когда обращается не к современности, а к историческим событиям прошлого. Логика исторического нарратива диктует совсем другие правила: автор подробно распространяется о жестокости, алчности и развратности крестоносцев, отмечает, что народ относился равнодушно и к католическим, и к протестантских проповедям и искренне сочувствует «бедным обитателям Эстонии, коих владельцы мучили из прихоти». Он находит, что жители Ревеля всегда сохранили в политическом быту свою честность. Помимо этого, он любит делать сопоставления с античной историей: князь Вячко сравнивается с царем Леонидом, древние эстонцы – со спартанцами. Среди многих исторических зарисовок Бестужев упоминает и о любопытном турнире 1538 года, о котором напишет повесть.
Упомянув о жестоких войнах, автор с сожалением отмечает, что «ни один скальд, ни один повествователь из среды ливонцев не передал подвигов своего народа векам поздним». В другом месте он пишет, что «Ревель не произвел ни одного поэта, да и во всей Ливонии, исключая хроников, до 18 века совсем не было писателей». Одновременно Бестужев заметил, что среди местных наречий именно ревельское считается «самым правильным и чистым».
Некоторый интерес представляют и этимологические обзоры Бестужева: так, он приводит несколько теорий возникновения наименования Ревель от слов “regenfall“ (падение дождя), „rehfall“ (падение серны) или от подводных камней „reef“, но эти доводы сообщаются им лишь для того, чтобы позабавить читателя. С таким же успехом он пытается определить корни русского названия Ревеля Колывань и находит их в эстонских словах „kuule, vana“ («послушай, старик), которые называет и самыми распространенными в эстонском языке. В качестве доказательства он приводит факт, что «русские простолюдины до сих пор зовут эстонцев кулями и кулицами» от слова «kuule“.
«Поездка в Ревель» уже по своему жанру не претендовала на глубокий обзор местной жизни, серьезный исторический и лингвистический анализ. Для серьезного ознакомления с прибалтийской тематикой автор советует почитать работу Брея, фрагменты которой он переводил. Для его же «Поездки» характерен скорее интерес к историческим древностям и к тому впечатлению, которое они могут воспроизвести, чем к реальным условиям жизни, тем более, местных низших сословий. Произведение писалось как неоднородный текст, разбавленный большим количеством фикциональных вставок и критических выпадов против светской жизни столицы. Но особенное значение «Поездки» состоит в том, что с нее начинается целый ряд обращений Бестужева к прибалтийской истории, знаменующих целый период его творчества.
«Замок Венден»
является первой из ливонских повестей Бестужева. Она была опубликована в «Библиотеке для чтения» в 1823 году с подзаголовком «Отрывок из дневника гвардейского офицера». Материал для повести автор взял из книги Эрнста-Морица Арндта „Der Geist der Zeit“ («Дух времени»). Это история убийства первого магистра ордена меченосцев Винно фон Рорбаха оскорбленным им рыцарем Вигбертом фон Серратом (1208). Об этом событии упоминает и хроника Генриха Латышского. Заимствуя его для своего произведения, Бестужев очень вольно обходится с историей и больше заинтересован в создании ярких образов действующих лиц, представляющих собой две ипостаси знаковой фигуры рыцаря-завоевателя.
Магистр фон Рорбах описывается как жестокий и неумолимый деспот, для которого не существуют права других людей. Его убийца фон Серрат оказывается более сложным персонажем. С одной стороны автор вынужден заметить, что он ненавидит в Серрате злодея, но с другой стороны идеализирует этого персонажа, который воспылал ненавистью к Рорбаху после того, как тот стал угнетать его же крестьян за повиновение хозяину. Это идеологический герой, для которого «нет шуток, где страждет человечество». Не имея возможности сразиться с врагом на поединке, он проникает в замок Рорбаха ночью и убивает его в короткой, но яростной схватке (убийство спящего, без сомнения, не добавило бы образу Серрата героизма). Для Бестужева имеет принципиальное значение подчеркнуть не только мотив личной мести, но и его идеологически-общественную составляющую: Серрат называется бунтовщиком, а Рорбах лишен абсолютно всех возможных положительных качеств и не принимает завоеванных эстонцев за людей. Между тем, эстонские образы в повести отсутствуют: народ изображен как пассивный объект угнетения со стороны магистра.
В «Замке Вендене» в полной мере проявилась тяга автора к готическим описаниям и контрастам. Мрачный замок уже на первой странице произведения сравнивается с гробом, пробирающийся к нему по болоту Серрат напоминает мистический огонек или привидение. Такой подход не случаен: довольно-таки легко и незаметно проникающий в замок рыцарь действительно может быть осмыслен как персонажей с инфернальной смысловой нагрузкой, тем более что отказ Рорбаха сражаться с ним опозорил его имя. Характерен и вполне самостоятельный эпизод с песней стража замка, не имеющий никакой связи с основных сюжетом повести, но способствующий воссозданию сумрачного местного колорита.
Замок Венден, о котором Бестужев говорит как о первом замке Ливонии, находится на территории латышского города Цесис, где сейчас находится городской музей.
«Замок Нейгаузен»
Вторая рыцарская повесть Бестужева вышла в 1824 году в «Полярной звезде». Согласно примечанию автора действие происходит в 1334 году, однако сюжет произведения полностью выдуман и отличается большей усложненностью. Рыцарь Ромуальд фон Мей завидует семейному счастью своего друга Эвальда фон Нордека и оговаривает его жену в связи с пленным воином, а самого Эвальда предает тайному суду. Однако в отличие от первой повести конфликт разрешается благополучно, что напрямую связано с введением в повествование русских персонажей: плененный Нордеком Всеслав случайно встречается со своим братом Андреем и его дружиной, они организуют поход на Мея и освобождают и вероломно захваченного другом Эвальда, и его жену Эмму, которая оказывается пропавшей сестрой Всеслава и Андрея. Таким образом, «Замок Нейгаузен» несмотря на обилие мелодраматических эпизодов (случайные встречи, узнавания пропавших родственников, чудесные спасения) оказывается одним из первых произведений о положительных русско-немецких контактах: симпатичные персонажи повести оказываются связанными узами родства. Между тем, немецкие отношения рассматриваются как крайне противоречивые и запутанные: тайное судилище (Freigerichte) незаконно приговаривает Эвальда к смерти за сношения с русскими врагами и, тем не менее, именно от своих врагов он получает спасения. Бестужев умело меняет местами понятия своего и чужого, что в конечном результате приводит к признанию семьей Нордека своей зависимости от русских родственников.
По сравнению с «Замком Венденом» «Нейгаузен» содержит в себе большее количество ярких и несколько пафосных описаний. Персонажи выражают свои страсти по всем законам романтической риторики: в отчаянье Эвальд «грызет оковы», упавший с башни на заостренное бревно Ромуальд «произносит невнятные проклятия». Напыщенным диалогам главных персонажей контрастируют комически простонародные реплики и комментарии новгородских дружинников.
В «Нейгаузене» имеется один эстонский персонаж, кормщик Рамеко, про которого сказано, что он «ненавидел владельцев своих столько же, сколько их страшился».
Если в первой ливонской повести замок был символом мрачной своевольной власти рыцарей, то здесь на самом деле представлены два замка: один из которых, принадлежит членам тайного суда и оказывается сожженным русскими. Сам же Нейгаузен, расположенный на границе с Россией, оказывается парадоксальным образом связанным с радостью, ликованием и гостеприимством. Если в самом начале произведения местный садовник сетует на то, что башни замка мешают расти его овощам, то в самом конце повествователь сообщает о своем посещении живописных развалин замка, нашедших гармонию с природой (там даже обосновалась «мирная ласточка»).
«Ревельский турнир»
Самой знаменитой рыцарской повестью Бестужева является «Ревельский турнир» (опубликован в 1825 году в «Полярной звезде»). События, положенные за основу сюжета произведения, были уже упомянуты в «Поездке в Ревель» (поединок между рыцарем и переодетым торговцем-горожанином). Молодой купец Эдвин влюблен в Минну, отец которой обещает ее руку тому, кто победит его врага на рыцарском турнире. Тайком от всех Эдвин принимает участие в поединке и, хотя раскрывшееся его участие заканчивается схваткой рыцарей и торговцев, он все-таки получает руку возлюбленной. Этот незатейливый сюжет реализуется в повести Бестужева в сочных и обстоятельных описаниях, в юмористических диалогах действующих лиц, а характеристика светских нравов рыцарского общества, без сомнения, злободневно отсылает к жизни высшего света современного автору общества (так лавка тканей Эдвина сопоставляется с английским магазином в Петербурге на том основании, что такого рода места молодые люди использовали для встреч). Среди описываемых Бестужевым персонажей отсутствуют законченные злодеи, и его отношение к немецким рыцарям, скорее, насмешливое. Характерными их чертами оказываются брезгливое отношение к слугам-эстонцам, бахвальство сомнительной военной мощью, дикость и грубость нравов. Описывая отца Мины Буртнека, автор подмечает не только его необразованность, привычку прихвастнуть или очень легко вспылить, но и доброе сердце. Доктор Лонциус действует в повести как резонер, в беседах с которым образ жизни дворянства подвергается тонкой иронической насмешке. Развивая одно из утверждений своей «Поездки в Ревель», Бестужев на примере доктора показывает, что рыцари препятствовали приезду в Россию людей, которые могли бы способствовать ее просвещению.
Любопытно и построение повести: автор в совершенстве умеет оборвать главу на самом интересном месте и нетрадиционным образом вкрапляет в текст историческое предисловие только перед последней главой, чтобы еще раз подчеркнуть посредством контраста динамизм повествования. В отличие от зловещей символики мрачных замков и идеологического пафоса «Турнир в Ревеле» можно охарактеризовать как легкое, веселое и жизнерадостное произведение, вне сомнения, одну из лучших новелл писателя.
«Замок Эйзен»
Последняя из ливонских повестей Бестужева была опубликована под названием «Кровь за кровь» в альманахе «Звездочка» (1825), так и не увидевшим света по причине восстания декабристов, и дошла до читателей только через три года.
Все события и персонажи повести являются плодом воображения автора. В отличие от предыдущих текстов «Эйзен» содержит в себе явные элементы волшебной сказки. Так, владелец замка рыцарь Бруно характеризуется как своего рода богатырь-разбойник, сопоставимый с явлениями природы: «сказывают, взгляд его был так свиреп и пронзителен, что убивал на лету ласточек, а коли заслышит проезжий его свист на дороге, так за версту сворачивает в сторону. /---/ В скачке с него зайцев захлопывали. /---/ Он отгрызался себе, как волк, и цел и невредим выходил из побоища, потому что не всякий совался вблиз к его лапам и никакая стрела не брала его панциря». Само поведение рыцаря Бруно стихийно, непредсказуемо, неприкаянно, правда, его богатырские подвиги ограничиваются разбоем окрестных земель и грандиозными пирами. Последние тоже отмечены печатью волшебства и сказочного изобилия: «Круглый год масленица, жареные гуси стадами слетались к обеду, и без heilige Nacht телята и бараны на четырех ногах ходили по столу и умильно подставляли охотникам свои котлеты». Под стать персонажу и общий хронотоп произведения: дремучие леса, прислуга как ватага разбойников и даже избушка колдуньи на курьих ножках.
С введением любовной интриги повесть видоизменяется, сказка уступает место кровавой готической мелодраме: унижаемый Бруно племянник Регинальд при попустительстве жены хозяина замка Луизы убивает дядю, но за это убийство молодых карает таинственный двойник Бруно, оказавшийся его братом. Кажется, в этом случае автор даже переборщил с жестокостью: Регинальд оказывается просто затоптанным мстителем, а Луизу погребают заживо. В свою очередь брата Бруно уничтожают заодно с замком русские войска.
Последняя ливонская повесть Бестужева является одновременно и самой мрачной в цикле. Ее структура несколько расплывчата и неясна, но с другой стороны текст имитирует рассказ капитана гвардии, который Бестужев будто бы только записал. Неопределенность больше всего характеризует саму позицию автора: неясно, является ли «Эйзен» историей о закономерности мести и необходимости прощения? В отличие от персонажей предыдущих повестей, даже убийцы Серрата, автор не ощущает к Луизе и Регинальду особой симпатий и даже обвиняет их в эгоизме. Одновременно условия их жизни не оставляют им другого выбора, а рыцарь Бруно тем более изображается чудовищем. Между тем, «Эйзен» невозможно назвать историей о прославлении христианских добродетелей, скорее, это зловещая готическая сказка, ужасные события которой сами по себе должны вызывать в читателе определенное эстетическое впечатление.
Исследователь Вадим Вацуро пишет о ливонских повестях Бестужева как о шаге русской исторической литературы к сближению с темами и проблематикой готического романа. Сопоставляя повести «Замок Нейгауз» и «Замок Эйзен» с произведением брата писателя Николая Бестужева «Гуго фон Брахт», он выделяет описание замков в начале текстов как использование готической композиционной модели, знаменующей собой начало драматического сюжета. Однако, по мнению Вацуро, замок в повестях не несет суггестивного начала, он «перестал быть сюжетным мотивом, превратившись в чисто формальный элемент композиции» (Вацуро).
«Вы привыкли видеть рыцарей сквозь цветные стекла из замков, сквозь туманы старины и поэзии. Теперь я открою вам дверь в их жилища, я покажу их вблизи и по правде» - писал Бестужев в эпиграфе к «Ревельскому турниру». Романтическая правда его произведений выразилась, прежде всего, в критическом отношении к прибалтийскому рыцарству, которое автор последовательно дегероизирует и в отдельных текстах демонизирует. Подобную оценку к немецким завоевателям вкупе с сочувственным отношением к покоренному местному населению разделяли и другие писатели-декабристы, в первую очередь Вильгельм Кюхельбекер в своей повести «Адо». Можно предположить, что частично через творчество этих авторов, учитывая, насколько популярным писателем считался Бестужев-Марлинский, эта тенденция перешла и в эстонскую историческую прозу. Писатель сам обратил внимание на то, что богатый материал о столкновениях двух народов (немецкого и русского) остается пока неиспользованным. Утверждая в своей статье «Ливония» (1829), что Ливония вне сомнения заслуживает внимания историка и философа, романиста и художника, Бестужев как писатель сам вполне реализовал свое утверждение созданием целого ряда прозаических произведений.
Борис Вейзенен
