Тадеуш
Ян Тадеуш Булгарин родился 5 июля 1789 года в имении Перышево в Минском воеводстве, бывшем тогда частью Речи Посполитой. Его родителями были Венедикт Булгарин и Анеля Бучинская. Через четыре года после рождения Булгарин лишился своей родины: в результате второго раздела Польши территория, где он проживал, стала частью России. Отец Булгарина, родовитый, но небогатый дворянин, принявший участие в восстании Тадеуша Костюшко (в честь последнего Булгарин был назван Тадеушем), был в 1794 году сослан Сибирь за убийство русского генерала. Семейное имение было захвачено соседом, и благополучие семьи Булгарина стало зависеть только от помощи родственников и друзей. Благодаря знакомству с графом Ферзеном, разгромившим Костюшко, мать отдала Тадеуша в 1798 году в Сухопутный Шляхтетный кадетский корпус, где Ферзен был директором. Здесь Булгарин первое время подвергался насмешкам и издевательствам из-за своего польского происхождения и, в особенности, из-за слабого знания русского языка. Здесь же произошло его знакомство с полковником Фридрихом Максимилианом Клингером, в ту пору классным инспектором, отметившим его знания на экзамене. Впоследствии Клингер станет и директором корпуса.
Булгарин подробно пишет о Клингере в первом томе своих «Воспоминаний» (вышел в 1846 году). Он упоминает о нем, как об одном из гениев, произведения которого ознаменовали собой новое направление в немецкой литературе. В особенности Булгарин выделяет раннее творчество Клингера и даже сравнивает его с Шекспиром. Вместе с тем он отмечает негативное влияние Гёте на произведения и даже личность Клингера: автор, дотоле обнажавший «нежнейшие жилки сердца», становится более скрытым и холодным. Любопытным и неожиданным выпадом против Клингера оказывается и обвинение в отсутствии симпатии к России, так Булгарин приводит даже утверждение писателя, что он живет телом в России и душою в Германии. Для Булгарина это обвинение носит принципиальный характер: он порицает Клингера как «жреца просвещения» именно за равнодушие к русской культуре с позиций литератора, сумевшего реализовать себя в двух национальных культурах, русской и польской. Между тем дружеские отношения связывали Булгарина с сыном Клингера Александром, сражавшимся во время наполеоновской компании в русских рядах и убитым в 1812 году.
Вторым важным знакомым Булгарина из прибалтийцев стал Александр Лантинг. Он был корпусным офицером, бывшим одним из преподавателей литературы. Согласно данным Булгарина он был родом из Лифляндии (Лемзале), но самому мемуаристу данных о нем среди родовых дворян найти не удалось (принадлежность к дворянству была одной из категорий принятия в корпус).
Именно Лантингу посвящены самые восторженные страницы воспоминаний Булгарина. Он отмечает необыкновенную доброту, нежность чувств и возвышенный ум своего молодого преподавателя. Характерно, именно в его оценке выражается насколько можно судить романтический идеал положительного героя Булгарина, в свою очередь спроецированный на произведения штюрмеров. О Лантинге сообщается, что он «жил сердцем в фантастическом мире, в мире добра, любви и поэзии, и на земле не нашел радостей. Он всегда страдал за других и за себя. Несправедливость и коварство людей проливали яд в его сердце, и он мучился, не будучи в состоянии помочь страждущим. Он любил... и ему изменили; прилепился душою к другу – друг оказался эгоистом! Мрачная меланхолия, как черная туча, покрыла его душу...». В этом отношении критика Клингера в некоторой степени мотивируется его отходом от штюрмерского идеала молодости и сближением с Гёте.
Именно в корпусе, где раньше учился Сумароков и преподавал Княжнин, у Булгарина начинается увлечение чтением и сочинительством. Он знакомится с романами Жанлис и Рэдклиф, повестями Мармонтеля и следит за всеми произведениями Карамзина. Благодаря влиянию Лантинга знакомится и с немецкой литературой: читает на языке оригинала «Эмилию Галоти» Лессинга и «Коварство и любовь» Шиллера. Свои первые литературные опыты Булгарин делает в жанрах басни и сатиры.
Булгарин закончил кадетский корпус в 1806 году и определился в уланский полк великого князя Константина Павловича. Начинается военная страница его биографии: Булгарин участвовал в военных действиях в Пруссии (сражался под Фридландом 14 июня 1807 года, был ранен и награжден орденом Анны третьей степени) и в Финляндии (1808-1809). Из-за сатирических стихов против самого великого князя его перевели сперва в Кронштадский гарнизонный полк и на несколько месяцев посадили под арест в крепость, а в 1810 году перевели в Ямбургский драгунский полк. В 1811 году Булгарин был уволен из армии в чине поручика.
После увольнения Булгарин возвращается в Польшу. Согласно некоторым свидетельствам его приходилось бедствовать, просить милостыню и даже воровать. Булгарин поступает рядовым на службу в войска созданного Наполеоном герцогства Варшавского. В составе Польского легиона он принимает участие в походе на Испанию, а в 1812 году участвует в наполеоновском походе на Россию. Считается, что он именно указал Наполеону брод через реку Березину. Во французской армии Булгарин получил чин капитана и был награжден орденом Почетного легиона. Впоследствии воевал в Германии и в 1814 году был взят в плен пруссаками.
В будущем Булгарин испытывал много проблем из-за французского периода своей биографии: обвинение в предательстве России входило в традиционный набор характеристик Булгарина в эпиграммах недругов. Между тем, ко времени его поступления в Польский легион Россия и Франция были по условиям Тильзитского мира 1807 года союзницами.
В 1815 году Булгарин находится в Варшаве и согласно данным самого маститого исследователя его жизни А.И. Рейтблата пытается прокормиться литературным трудом, но уже через год переезжает в Петербург. Некоторое время Булгарин управляет делами своего дяди, имевшего несколько обширных имений в Литве. В январе 1819 года он становится почетным членом Товарищества шубравцев (бездельников), в которое входили профессора Виленского университета. Сочинения Булгарина печатаются в издаваемой ими газете „Wiadomości brukowe“ («Уличные известия»), а сам он посещает университетские лекции. Помимо этого Булгарин публикуется в таких местных периодических изданиях как «Dziennik Wileński», «Tygodnik Wileński».
Фаддей
С 1819 года Булгарин поселяется в Петербурге. До 1821 года он писал стихи и рассказы для польского варианта газеты «Русский инвалид» «Ruski inwalid czyli wiadomości wojenne». В 1820 году он знакомится с издателем, журналистом и переводчиком Николаем Гречем, своим будущим и другом, и неприятелем. В его журнале «Сын отечества» Булгарин публикует свою первую работу на русском языке - статью «Краткое обозрение польской словесности». С этого времени разворачивается на удивление энергичная деятельность Булгарина как журналиста, редактора и издателя. В 1821 году он издает «Избранные оды» Горация, в 1822 году открывает исторический журнал «Северный Архив», в 1823 – «Литературные листки». В 1825 году он становится соиздателем «Сына отечества». В том же году основывается наиболее любимое издание Булгарина, газета «Северная пчела», которую он будет издавать до конца жизни.
Одновременно Булгарин приобретает много новых знакомств. В особенности дружеские отношения связывали его с Александром Грибоедовым, завещавшим ему рукопись своей комедии «Горе от ума» и поэтом Кондратием Рылеевым, будущим декабристом. Здесь необходимо отметить, что он сделал необычайно много для памяти своих друзей: так, он не только распространял комедию Грибоедова в списках, но и частично опубликовал в своем альманахе «Русская Талия» в 1825 году, а в 1831 она была напечатана полностью, в переводе на немецкий язык Карла Кнорринга. После казни Рылеева Булгарин сохраняет его архив. Знакомится Булгарин и с Пушкиным, их отношения в 20-е годы еще не омрачены враждой.
В 1825 году Булгарин женится на своей молодой воспитаннице, немке по происхождению Елене Иде. Впоследствии, частично благодаря эпиграмме Пушкина, в обществе будут просачиваться слухи о том, что жена Булгарина была до замужества падшей женщиной. Скорее всего, знаменитой Тантой из пушкинской эпиграммы являлась тетка жены писателя.
По Рейтблату уникальность положения Булгарина как литератора-журналиста и его внезапный успех можно объяснить несколькими факторами. В том числе и его основательным знакомством с другими культурами, в первую очередь польской и французской. Во многом он ориентируется на популярного французского очеркиста Виктора-Жозефа Этьена де Жуи. Наконец, Булгарин в отличие от остальных писателей своего времени больше ориентируется на среднее сословие, среди которого находит самого отзывчивого и преданного читателя не только его газеты, но и многочисленных путевых заметок, романов и рассказов. Согласно Малле Салупере к 1846 году Булгарин исчислял свои произведения в 173 томах, исключая его «Воспоминания». По этой статистике 56 томов занимал «Северный Архив», 80 – «Северная пчела», 16 томов романов, 18 томов рассказов, биографий, статей и т.д. (Салупере 1998: 334). Цитируя мнение литературоведа В. Вацуро из приводимого исследовательницей в другой статье письма «в историческом смысле Булгарин победил Пушкина. /---/ Будущее принадлежало той литературе «среднего сословия», которую он давал, а не элитарной дворянской группе, уходящей с исторической арены» (Салупере 2004:111). Парадоксальным образом в процессе литературной борьбы Булгарин оказался и среди проигравших, большей частью из-за особенностей формирования его репутации. Ключевым моментом здесь стало его сотрудничество с третьим отделением.
Видок
В основе сотрудничества третьего отделения и Булгарина лежит восстание декабристов 1825 года. Среди обвиненных в государственной измене находились его друзья – Рылеев, А. Бестужев, А. Корнилович, В. Кюхельбекер. До восстания позицию Булгарина можно охарактеризовать как умеренно-либеральную. По мнению Рейтблата он был «за просвещение, смягчение цензурного гнета, против деспотизма и клерикализма» (Рейтблат 1998: 10). Неосторожное поведение перед восстанием и, наконец, само прошлое Булгарина мотивировало интерес властей к его имени. Так как материалов о его зарубежной службе не имелось, то Булгарину пришлось писать самому автобиографическую записку о своей службе, где он представил события в самом выгодном для себя виде. Уже в мае 1826 года Булгарин обратился к царю с новой запиской «О цензуре в России и книгопечатании вообще», где он доказывал необходимость властей напутствовать и контролировать книгопечатание. В дальнейшем Булгарин пишет записки и письма о конкретных личностях, политических слухах, литературных группировках, по польскому вопросу, освещается в его посланиях и положение в Прибалтике. Эти записки чаще всего были адресованы директору канцелярии третьего отделения Максимилиану фон Фоку, шефу жандармов Александру Бенкендорфу и управляющему третьим отделением с 1839 года Леонтию Дубельту.
Деятельность третьего отделения охватывала целый спектр явлений социальной жизни, куда входил и контроль над общественным мнением. В этом отношении литераторы воспринимались как своего его руководители, и из этого вытекала необходимость наблюдения за их деятельностью. Поощрение выгодных правительству литераторов использовалось как попытка направлять общественное мнение. Среди агентов третьего отделения было и немало литераторов (в своей статье «Русские писатели и третье отделение» Рейтблат приводит имена некоторых из них), в том числе женщин. Согласно тактике фон Фока особенно ценились люди, которые стали агентами не из-за материальных выгод, а ради возможности выслужиться, приобрести влияние и руководить умами. С другой стороны деятельность третьего отделения не исчерпывалась только репрессивными функциями, а часто выражалась и в посредничестве между определенными литераторами и царем, минуя обыкновенную цензуру, в разрешении внутрилитературных конфликтов. Сотрудничество с отделением еще не считалось зазорным в 30-е годы, но представители высокого дворянства (образованные и честолюбивые люди) как и разночинцы 40-50-х гг. относились к этому резко отрицательно.
Опубликовав отдельно большой корпус записок Булгарина в третье отделение, Рейтблат выделяет в написанном им два периода: записки времен фон Фока носят куда более развернутый и литературный характер, взглядам Булгарина близка программа преобразований в духе Наполеона. Он полагает, что литература призвана прославлять правителей и исправлять нравы народа, ратует за смягчение цензуры, в большинстве случаев пытается выгородить литераторов, показать их лояльность (хотя есть и исключения, так, Булгарин доносил на своих возможных конкурентов М. Погодина, Н. Полевого, Вяземского). Записки Дубельту носят более официальный характер, сам автор не стесняется заискивать перед адресатом. Известно, что в этот период именно Булгарин выступил инициатором возобновления сотрудничества.
Большая часть записок в третье отделение касается вопросов, связанных с изданием «Северной пчелы». Следует подчеркнуть, что распространенное мнение о покровительстве, оказываемой этой газете правительством, не совсем соответствует действительности. «Северная пчела» перепечатывала некоторые материалы, данные ей третьим отделением, но одновременно получала большое количество выговоров, в том числе и от самого императора. Николай Первый признавал литературный талант Булгарина (так, в 1827 году последний получил бриллиантовый перстень за поднесенное царю собрание сочинений, а в 1830 и в 1831 гг. ему пожаловали перстни за свои романы), но никогда не ценил его службы и относился к писателю с подозрением. В 1830 году Булгарин был посажен на гауптвахту за раздражившую царя полемическую рецензию на роман Михаила Загоскина «Юрий Милославский», в том же году Николай был недоволен отзывом Булгарина о седьмой главе «Евгения Онегина» и рассматривал возможность запрещения его газеты.
Булгарин и Греч неоднократно писали прошения о разрешении печатать в «Северной пчеле» объявления, но так и не добились в этом успеха. Трагедия Булгарина, как и других стремившихся к сотрудничеству с правительством людей, заключалась в том, что власти относились к ним с подозрением и вместо сотрудничества реализовали политику полного подчинения.
Много материалов являются просьбами помощи от гнева влиятельных чиновников, ходатайствами или посвящены личным вопросам.
Согласно выводам Рейтблата сотрудничество с третьим отделением давало Булгарину более прочное общественное положение. По сравнению с другими периодическими изданиями «Северная пчела» выходила довольно-таки успешно, а благодаря связям у Булгарина была возможность добиться пересмотра некоторых цензурных запретов и получить некоторые привилегии. Выгода третьего отделения от сотрудничества с Булгариным была значительна: автор записок был широко осведомлен об общественной жизни в Польше и Прибалтике, у него был обширный круг знакомств, а работы были написаны с талантом и не требовали исправлений. «Северная пчела» оказывалась трибуной официальной политики (Рейтблат 1998: 31-32).
По мере того как к 40-м годам профессия литератора становится самостоятельной независимой профессией, сама идея о сотрудничестве с властями начинает восприниматься сугубо отрицательно, в особенности в оппозиционных кругах разночинцев. Булгарин как влиятельнейший издатель и журналист своего времени в процессе литературной борьбы заменяется окарикатуренным и односторонним стереотипом. Уже в своей эпиграмме 1831 года Пушкин называет его Видоком, намекая на Франсуа Эжена Видока, преступника, ставшего главой французского Главного управления национальной безопасности. Именно в образе беспринципного доносчика и зоила лучших русских писателей Булгарин входит в историю русской литературы.
Помещик
Булгарин впервые побывал в Дерпте (Тарту) в 1807 году во время военного похода в Германию и составил благоприятное впечатление об этом городе. В 1828 году он купил у помещика Отто Криденера запущенное имение Карлово за 60 000 рублей, а в 1831 году переселился туда на шесть лет. Здание имения было перестроено за несколько лет под руководством нового хозяина, а позднее купил на имя жены еще одно поместье, Саракус недалеко от Карлово. Уже в июне 1830 года на страницах «Северной пчелы» он красочно живописал спокойствие и приятность жизни в Дерпте. Впоследствии Булгарин оставался на зиму в Петербурге, а в остальное время проживал в своих имениях.
По мнению Рейтблата основной причиной приобретения нового имения являлась растущая неопределенность положения Булгарина как издателя и редактора (Рейтблат 1998: 429). В 1831 году умер покровительствовавший писателю фон Фок, а информация о его сотрудничестве с третьим отделением уже стала достоянием общественности. Годом назад началось польское восстание, в результате которого в Петербурге обострилась неприязнь к полякам. Все это заставило Булгарина на время покинуть столицу и одновременно искать возможности более стабильного и гарантированного дохода. В Карлово он стал активно заниматься сельским хозяйством, а с 1841 года писал для журнала «Эконом» целый ряд статьей о правильном ведении сельского хозяйства. В них он пропагандировал бережливость и трудолюбие. По свидетельству побывавшей у него в гостях писательницы Е. Авдеевой имение приносило ему до 15 000 рублей дохода.
Одно время Булгарин собирался зарабатывать деньги, открыв в имении пансион для русских студентов. Сохранились написанные им в 1829 году курьезные и педантичные правила для пансионеров. Эта попытка создания студенческого пансиона успеха не имела.
В пользу выбора Дерпта как места жительства говорило и увлечение Булгарина немецкой культурой, литературой и науками. В своей «Летней прогулке по Финляндии и Швеции в 1838 году» он находит, что «литература немецкая богаче всех литератур и вмещает в себе весь мир духовный и вещественный». Отсюда закономерно знакомство и общение с местными представителями немецкой культуры. Булгарин завязал дружеские отношения со своим соседом помещиком Карлом Готхардом Липхартом, профессором Карлом Моргенштерном, письма к которому сохранились в библиотеке Тартуского университета. В круг знакомых писателя входили Г. Эверс, Ф. Струве, И. Паррот, Г. Озанн, упомянутые в его «Прогулке по Ливонии» (1827). Тесно общался с семьей профессором И. Моейра. Как пишет Рейтблат, Булгарин следил и за университетским изданием „Dorpater Jahrbücher für Literatur, Statistik und Kunst, besonders Russland“, упоминая о нем в своей газете. По данным Салупере он участвовал в деятельности созданного местными литераторами кружка для чтения, где наряду с Шекспиром, Сервантесом и Коцебу был прочитан и немецкоязычный перевод его повести. Исследователь предполагает, что Булгарин посещал и музыкальные вечера семейства Криденер, у которого он купил Карлово, где устраивались концерты. В 1841 году писатель пытался добираться разрешения дать несколько оперных спектаклей у себя в имении, но получил отказ.
В своей статьи «Ф.В. Булгарин в Лифляндии и Эстляндии» М. Салупере упоминает о неотправленной в третье отделение жалобе Булгарина на неприязненное к нему отношение остзейских дворян и местных властей. В ней он пишет о том, что его пытались выжить, подчинить его имение власти города, и даже арестовали его слугу за вывоз продуктов из города. Местных помещиков раздражала и чрезмерная заботливость Булгарина о своих крестьянах, в которой видели дурной пример для подражания.
Гораздо более сложными были отношения Булгарина со студенчеством. Все без исключения исследователи дерптского периода его жизни пишут о ссоре, произошедшей между хозяином Карлова и студентами осенью 1832 года. Около 600 студентов собирались устроить ему кошачий концерт, и хотя скандала удалось избежать, Булгарин сообщил о выходке в третье отделение, несколько студентов было посажено в карцер. После этого в имении было разбито камнем окно, что испугало беременную жену писателя. История с кошачьим концертом и его последствиями несколько раз описывалась в мемуарах, так, о ней сообщают в своих воспоминаниях Юрий Арнольд и Николай Пирогов. Известен и случай, когда студенты заставили дочь Булгарина выйти из кареты и танцевать на улице.
В записках в третье отделение в 1840-е гг. Булгарин отзывается о местных жителях уже гораздо критичнее.
В Дерпте Булгарин стал отцом семейства. Здесь родились четыре его сына – Болеслав, Владислав, Мечислав и Святослав и дочь Елена. Здесь же он умер 1 сентября 1859 года. 5 сентября он был похоронен на кладбище Раади. До сих пор сохранился его могильный памятник.
О сложной судьбе богатой на артефакты библиотеки и коллекциях Булгарина в Карлово подробно написано Салупере в статье «Ф.В. Булгарин в Лифляндии и Эстляндии».
Писатель
Как романист Булгарин прославился в 1829 году изданием романа «Иван Выжигин», который сам охарактеризовал как нравственно-сатирический. Это произведению сопутствовал моментальный успех: первое издание разошлось за семь дней, а за весь год в России было продано семь тысяч экземпляров романа. «Иван Выжигин» был переведен на французский, польский, немецкий, английский, итальянский, испанский, голландский и шведский языки. В литературном контексте как показывает Рональд Лебланк автор во многом ориентировался на «Жиль Блаза» Лессажа, но в его романе нравоучительный элемент явно доминирует над сатирическим. По мнению исследователя Булгарин пытается механически и прямолинейно воспроизвести имеющую успех повествовательную форму. Между тем, если судить по роману, политические взгляды автора можно считать либеральными: он ратует за образование для крестьян, реформу государственного управления, требует, чтобы дворяне служили государству. (Лебланк 1999).
В 1831 году Булгарин написал к своему роману продолжение «Петр Иванович Выжигин», но оно уже не оказалось настолько успешным, как первый роман.
Другим европейским писателем, на творчество которого ориентировался Булгарин, был Вальтер Скотт. Перу Булгарина принадлежит ряд исторических романов: «Эстерка» (1828), «Дмитрий Самозванец» (1828), «Мазепа» (1834), а также биографий («Суворов», 1843) и воспоминаний («Воспоминания о незабвенном А.С. Грибоедове», 1830).
Булгарин проявил себя и в жанре литературной фантастики. Им написаны такие сочинения как «Правдоподобные небылицы, или Странствие по свету в ХХХIХ веке (1824), «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию Земли» (1825), «Метемпсихоза, или Душепревращение» (1842), «Путешествие к антиподам на Целебный остров» (1842), «Письмо жителя кометы Белы к жителям Земли» (1843) и др. В его сочинении «Правдоподобные небылицы» впервые в русской литературе дано описание путешествий во времени.
В 1837 году были опубликованы первые части монументальной исторической работы Булгарина «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях». Этот труд был позднее приписан Николаю Иванову, в ту пору студенту исторического факультета Дерптского университета. Сложную историю вопроса об авторстве этого труда освещает в своей статье „Ärapõlatud Faddei Bulgarin“ (Tartu 1998) Малле Салупере.
«Прогулка по Ливонии»
Сочинение Булгарина «Прогулка по Ливонии» впервые появилась в 1827 году в его «Северной пчеле», а впоследствии вошла в его собрание сочинений1836 года. Этот текст является наиболее существенным обращением автора к эстонской тематике и уже поэтому заслуживает полного перевода на эстонский язык (в составленной С. Исаковым антологии «В почтовой карете по Эстонии» имеются только фрагменты произведения в переводе Р. Кулпа).
Текст Булгарина неоднороден и разделен на две части. Первая из них является, по словам автора, историческим, статистическим и юмористическим взглядом на Ливонию, где под юмором следует понимать «веселость, приправленную сатирическим духом». На мой взгляд, исследователи пока не обращали должного внимания на этот авторский комментарий: так, Булгарин действительно ироничен не только к готической и романтической традиции, в духе которой до этого переосмыслялась прибалтийская тематика (рыцарское прошлое, развалины замков и церквей) в том числе в творчестве Бестужева-Марлинского и Кюхельбекера, но и по отношению к самому объекту повествования. Так, во многих случаях ироническая отстраненность описаний автора помогает ему завуалировать свое истинное отношение к описываемому материалу. В качестве примера можно привести описание жилища эстонцев. Откровенно критическое отношение к особенностям бытовой жизни эстонцев можно найти на страницах «Воспоминаний» Булгарина, здесь же он сообщает, что запах дыма и табака являются в жилище эстонца «самыми приятными благовониями». Типичный эстонский обед характеризуется как вкусный. Сами местные крестьяне, по мнению автора, не годятся для слишком нежной кисти Давида Теньера, фламандского художника, который как раз прославился своими работами о повседневной крестьянской жизни (в сфере литературы Булгарин называл «русским Теньером» писателя Нарежного, известного своими грубоватыми описаниями).
Исторический обзор занимает более половины сочинения Булгарина и даже во второй части своей работы, письмах путешественника, он постоянно описывает историю того или иного города. В качестве источников он упоминает Яннау и Гарлиба Меркеля, которого называет «глубоким наблюдателем сердца человеческого и проницательным критиком». Хотя Булгарин и не называет конкретного произведения Меркеля, которое он использовал для своей работы, этим трудом является книга «Древние времена Лифляндии», отдельные места которой, по мнению Л. Киселевой, он просто перелагает на русский язык (Киселева 2006). Однако Булгарин довольно-таки вольно обращается с использованным материалом, сходясь с Меркелем в негативной оценке влияния немецкого рыцарства и косвенно намекая на возможность усиления русского влияния в Прибалтике. Характерным штрихом оказывается сетование автора насчет слабого знания местными русского языка, на отсутствие литературных журналов и малое количество русских книг в библиотеке Тартуского университета. (В этом отношении эта статья перекликается с другой, носящей название «Ревель летом 1835 года», где Булгарин упоминает о назначении в Прибалтику по приказу царя учителей русского языка.)
Наиболее явным примером использования в «Прогулке» русской тематики может послужить иконический образ русского рабочего по имени Иван, который работает на пильне у Нарвского водопада. Русский работник не боится водопада, а лесопильня, где все работники русские, словно бы подчиняет мощные силы местной природы. Учитывая все то, что Булгарин пишет о приверженности к старине и естественности жизни местных «туземцев», образ простого работника Ивана приобретает куда более явное идеологическое и политическое значение. Более того, солидаризируясь с Меркелем в том, что немцы и шведы не переменили ни образа жизни эстонцев, ни их нравов, автор оставляет эту возможность именно за русскими, чем и объясняются его призывы к большему распространению русского языка и т.д.
Помимо исторического обзора в тексте существует и конкретное описание путешествия, где автор следует укоренившимся канонам этого жанра. Сообщение мыслей, чувствований и наблюдений с одной стороны сочетается с картинками древности, которую Булгарин оживляет «волшебным жезлом воображения». Как и предшествующие авторы, в особенности Карамзин, Булгарин пытается реализовать в своем тексте модель поведения чувствительного путешественника, который, например, впадает в задумчивость при виде Нарвского водопада и цитирует стихи Державина. Это ученый путешественник, который «начитался до изнеможения древних хроник». Описания поданы в форме писем, что опять-таки отсылает нас к Карамзину. С другой стороны «книжная», историческая составляющая труда Булгарина оказывается преобладающей: в «Прогулке» нет ни многочисленных живых зарисовок быта, ни описаний любопытных встреч. Объяснение этому пытался дать сам автор: что могло бы с ним случиться в «тихой, благоустроенной Ливонии, кроме весьма обыкновенного и не занимательного ни для кого»? (В качестве сравнения предлагаются стереотипы нарратива о зарубежных путешествиях: в Италии можно было бы встретиться с подозрительными личностями, во Франции посмотреть на политические партии и болтливых женщин, в Германии побеседовать с учеными и писателями). Между тем, описания обыкновенного и делают булгариновскую «Прогулку» занимательным текстом.
В исторической части своего труда Булгарин дает периодизацию истории Ливонии и сообщает общие данные о населяющих ее народах. В отличие от Меркеля, для которого было особенно важно подчеркнуть донемецкий, независимый период в жизни прибалтийских народов, Булгарин старается подчеркивать положительное значение русско-эстонских связей. Так, он сообщает, что само наименование Россия («Венне-Маа») означает по-эстонски «братскую землю». Не менее экзотична и его версия происхождения наименования города Тарту, которое он связывает со слухами о нашествиях татар. В этом отношении закономерен его в целом отрицательный взгляд на ливонское рыцарство. С ним оказываются связанными беспорядки, междоусобные распри и отсутствие просвещения. (Автор подмечает, что прибалтийские воители не знали «романтического волокитства» Запада, не имели своей куртуазной культуры.)
Между тем, отношение Булгарина к местным немцам не может быть сведено только к одной негативной оценке, хотя бы по той простой причине, что он напрямую зависел от отношения к нему немцев и остзейцев фон Фока, Бенкендорфа и Дубельта, о чем пишет и Л. Киселева. Восторженное описание Фааля, имения Бенкендорфов, можно найти в булгаринской статье про Ревель. Там же автор излагает мифологизированную точку зрения на остзейцев: немцы, оказывается, были выписаны из-за моря датчанами для заведения порядка. Налицо дупликация необычайно распространенного взгляда на русскую историю и призвание варягов ради прекращения местных междоусобиц (этот мотив позже использует Алексей Толстой в своей стихотворной «Русской истории»).
Булгарин уверен, что «немцы в гражданской жизни нужны как часы, как весы, как аршин… и как совесть». В статье «Путевые заметки на поездке из Дерпта в Белоруссию и обратно, весной 1835 года» он пишет о том, что только немецкое трудолюбие и терпение смогли победить дурную почву Лифляндии.
Между тем, «Прогулка» описывает Ливонию в идиллических, если не сказочных тонах: науки процветают, климат здоровый, почва плодородная, «воды изобилуют рыбой, леса дичью». В Ливонии безопасные порты и прекрасные города. Народ добр, умен и храбр, а женщины – настоящие красавицы. Обращаясь к прибалтийским страницам позднейших «Воспоминаний» мы увидим, насколько изменится это описание.
Упомянутая «сказочность» описания Булгарина частично объясняется тем, что он вообще склонен идеализировать современное положение остзейских провинций, частично – цензурными соображениями, в какой-то мере – литературными традициями, над которыми он иронизирует и, тем не менее, продолжает их использовать.
Как и Меркель, Булгарин сопоставляет эстонцев и латышей. Он отмечает грубость состояния народа, но, пожалуй, одним из первых говорит о его образованности. «Эстонцы умеют читать и писать на своем природном языке, имеют основательные понятия о религии, усердны в вере, с удовольствием слушают церковные поучения и основательно рассуждают о предметах, непревышающих степень их образованности и относящихся до их благосостояния.» В отличие от Карамзина Булгарин находит немало добрых слов по отношению к эстонцам и сам понимает особенность своей позиции. Он пишет: «Почти все путешественники осыпали эстонцев бранью и упреками. Я, напротив того, имею к ним уважение за твердость их характера, богоязливость и за то, что они чувствуют достоинство человека». Правда, по сравнению с русскими, Булгарин находит, что эстонцы неповоротливы и безмолвны, но эти эпитеты не добавляют к традиции ничего нового.
Особенностью эстонского характера в изображении Булгарина является привязанность к старине. В «Воспоминаниях» он повторит мотив самостоятельности эстонцев: правительство пытается, по его словам, улучшить их положение, но эстонцы упорно этому сопротивляются. В этих описаниях вполне можно заметить подчеркивание некой национальной основы этого сопротивления. Так, Булгарин сообщает, что «каждый из них (эстонцев – Б.В.) хочет жить так, как жили его предки, и, повинуясь немцам, живя между русскими, эстонец заставляет их учиться своему языку, пренебрегая всеми чужеземными наречиями». Но автор приметил и особенности немецкого влияния: некоторые местные жители перенимают немецкие обычаи.
Эстонцы наделены множеством привлекательных черт: они тверды, настойчивы, но и неукротимы. «Эстонец ужасен в гневе, доходящем до исступления, но гневается только за несправедливость; он работает, нанявшись не более условия, и поэтому его называют злым, упрямым, мстительным».
По сравнению с эстонцами Булгарин описывает латышей как более трудолюбивых, бережливых и сметливых в делах. Особенное значение приобретает мотив опрятности, так латыши живут чище, одеваются красивее и богаче эстонцев. Иронически описывается, как автор узнал их: по сравнению с эстонцами латыши вежливо приветствуют незнакомцев. Внешняя неопрятность эстонцев, которую Булгарин объясняет большей частью тягой к древнему образу жизни (читай: варварству), вводится автором даже в необычную метафору. Так, в сочинении «Ревель летом 1835 года» Булгарин пишет, что ревельская мостовая «ужасная и притом неумытая и непричесанная, как чухонская дева, из окрестностей Верро». Однако грязный внешний вид нельзя рассматривать только как продукт наблюдения над действительностью. Он входит в общую систему литературных ценностей и приемов, которые использует автор. Мрачное и грязное сочетается под пером автора с готическим и романтическим. «Тесно, душно, грязно, темно – но прелестно для глаз. Ей Богу, прелестно! Это то же, что романтическая литература»,- признается он в этом сочинении. Описываемое пространство рассматривается им как картина, предмет, на который можно только смотреть. Ревель у Булгарина оказывается похожим на «древнее аббатство с семейными кельями». Семейные кельи, однако, отсылают читателя к тому, что автор писал о кастовости ливонского общества на примере Дерпта: все общаются только в своих кругах (ученых, студенческих, купеческих и т.д.).
«Прогулка по Ливонии», как и остальные работы на прибалтийские темы, была написана Булгариным для широкой публики. Как справедливо пишет Киселева, из этого сочинения «хорошо заимствовать отдельные цитаты, и каждый найдет для себя нужную и докажет практически любой тезис — например, об осуждении немцев или же о симпатии к эстонцам или к латышам, но целое при этом ускользает». Гораздо более откровенным автор высказал себя в своих работах для очень небольшого круга читателей, а именно в своих агентурных записках.
Агентурные записки
Прибалтийская тематика в агентурных записках Булгарина открывается извещением мая 1827 года «О поездке Булгарина в Остзейские губернии», где сообщаются цели его путешествия. За этой запиской следует ряд основательных характеристик взглядов и политической благонадежности остзейского общества. В «Записке о духе жителей Остзейских провинций и Литвы» сообщается о том, что в Прибалтике «либералов нет вовсе», но с другой стороны общество не знает русского царя и живет сомнительными слухами. Эту тематику развивает «Мнение просвещенной части жителей Остзейских провинций о нынешнем Государе и настоящем порядке вещей», где автор предлагает возможную программу для направления общественного мнения Прибалтики в нужное русло. В том числе, отмечается и недовольство цензурным уставом, запрещением ввоза книг и журналов («Профессоры в Дерпте чистосердечно мне сознавались, что они кроме математики не смеют ничего печатать»). В обеих записках Булгарин представляет себя как «доброго ангела-вестника», который рассеивает последние сомнения «добрых», но склонных верить слухам немцев.
В тексте «Политический дух провинций Остзейских» еще раз отмечается консерватизм прибалтийского высшего общества, которое Булгарин находит просвещенным, гордым и хладнокровным. Он отмечает, что остзейцы «не любят русской нации – это дело неоспоримое», но «чрезвычайно привязаны к Престолу». В последующих текстах в третье отделение Булгарин отмечает растущие антирусские настроения в остзейском обществе. В письме к Дубельту от 11 мая 1846 года Дерпт назван одним из центров общественного мнения, «ныне восставших духом противу России».
Необычайно благоприятные впечатления остались у Булгарина от посещения университета. В записке «Дерптский университет, в политическом отношении» он пишет о полной благонадежности профессоров и отсутствии студенческих волнений. Этот текст интересно сопоставить с письмом Булгарина Дубельту от 17 сентября 1854 года, где автор сетует о смерти куратора генерала Карфстрема. Булгарин называет университет до попечительства усопшего разбойничьим гнездом, описывает своевольство студентов и крайне резко отзывается о преподавателях («Иностранцы-профессоры выбирались товарищами и родственниками, были (с весьма редкими исключениями) и суть ныне дрянь дрянью, неизвестные в ученом мире и известные между немецкими буйными буршами»). Достается даже знакомым автора, так, профессора Мойера Булгарин приводит в качестве примера ленивого преподавателя.
В записке «Политический дух крестьян» Булгарин откровенно описывает тяжелое положение местного крестьянства, содержавшегося «хуже нежели негров». По его мнению, самые бедные крестьяне живут около Нарвы и Дерпта. Распространяется он и о ненависти местных жителей по отношению к немцам, и эта тема более подробно прослежена в письме Дубельту от 1848 года. Здесь Булгарин передает рассказ пастора Гехеве о крестьянине, который, умирая, завещает своим детям ненависть к остзейцам. Религиозные искания крестьянства (увлечение гернгутерством, переход в православие) Булгарин трактует в качестве выражения ненависти к дворянам, нежелания оказаться с ними «в одном раю».
В своих записках Булгарин часто освещает общественную жизнь прибалтийских провинций, в том числе упоминает и о волнениях в Дерпте в 1839 года, для чего Дубельт послал в город своего флигель-адъютанта. В «Записке о положении в Остзейских провинциях» (1839) автор критикует городское управление города, частично ссылаясь и на свой конфликт с городскими властями. В особенности его раздражает постановление, по которому бургомистры избираются на всю жизнь. Свою критику Булгарин заключает эмоциональным обобщением: «В Остзейских провинциях настоящая олигархия, власть и деньги в руках у немногих и те на местах свои вечно. /---/ От этой смеси зла родились все революции в мире». В письме к Дубельту от 30 апреля 1848 года он сообщает о слухах поджога Дерпта крестьянами. В другом письме (12.10.1851) упоминается об увольнении профессоров Дерптского университета Виктора Гена и Эдуарда Озенбрюггена и передаются страхи о возможном закрытии университета.
«Воспоминания»
Мемуары Булгарина в шести томах под наименованием «Воспоминания Фаддея Булгарина. Отрывки из виденного, слышанного и испытанного в жизни» вышли в промежутке с 1846 по 1849 год. По замыслу автора это именно отрывки, правдиво повествующие о том, что он видел или слышал. Тем не менее, Булгарин умалчивает о многих эпизодах из жизни своей семьи (убийство отцом генерала), не сообщает и о сложностях, относящихся к периоду его службы в русской армии. Очень большую часть произведения занимают пространные описания политических событий или военных действий, портреты видных исторических деятелей, в том числе и из остзейских немцев.
В разных частях своего труда автор упоминает об остзейских дворянах весьма положительно: так, он намекает на симпатии поляков к курляндцам и лифляндцам, припоминает, что офицеры-немцы отличались среди прочих большим благоразумием и не тратили зря денег.
В «Воспоминаниях» даны портреты некоторых прибалтийских немцев. Довольно-таки подробно Булгарин пишет о Барклае де Толли. Упоминает и полковника Эриксона, который был сыном мельника недалеко от Дерпта, но потом дослужился до звания генерала. Здесь можно упомянуть и о его восторженном отклике об итальянце маркизе Паулуччи, ставшем генерал-губернатором Прибалтики. Автор называет его деятельность умной, твердой и честной и даже восклицает, что о его доброй душе может сказать любой обитатель Лифляндии, Курляндии и Эстляндии. Между тем, в «Записке о духе жителей Остзейских провинций и Литвы» Паулуччи охарактеризован как лицо, недовольное правительством и легкомысленно критикующее его действия.
Булгарин упоминает и сформированный из эстонских крестьян батальон императорской милиции, отличившийся в 1807 году. Чтобы говорить с солдатами на одном языке офицеры батальона, согласно автору, должны были «учиться по-чухонски».
Многие впечатления Булгарина, известные по его «Прогулке по Ливонии» вошли и в «Воспоминания», но здесь он уже не пытается иронически завуалировать свое отношение к изображаемому предмету, а пишет гораздо откровеннее. Так, автор признается, что даже военный лагерь красивее эстонских деревень. Критически описывается быт эстонских крестьян (непригодные для жизни жилища, грубая пища, вонь). «Смертность между детьми чухон ужасная, и народонаселение в Эстляндии, в Эстляндских округах и в Старой Финляндии подвигается вперед чрезвычайно медленно. Между пожилыми людьми множество слепых. Хуже не живут ни камчадалы, ни лапландцы, ни эскимосы – и это среди немецкой образованности!» И в этом сочинении отмечается большая привязанность местного населения к своему образу жизни и обычаям.
Одна страница «Воспоминаний» посвящена и Дерпту, «прекрасному, чистому, благоустроенному городу», причем автор постоянно подчеркивает преимущества нынешнего времени перед минувшим, но с небольшими исключениями. Так, Булгарин пытается отметить значимость своего пребывания в Дерпте и рассуждает о том, что «вообще в немецком обществе должен быть будильник, француз или славянин, с горячей кровью – а не то немцы скоро задремлют». Роль будильника дерптского общества он, естественно, берет на себя: «Во время постоянного моего пребывания в Карлове (от 1832 до 1837 г.) снова завелись в Дерпте общежитие, веселость в обществах и гостеприимство – смело могу сказать, что и я несколько содействовал к оживлению усыпленного духа общежития. Теперь в Дерпте холодно, как в могиле». В другом месте он пишет, что «жизнь в Дерпте была гораздо приятнее и веселее нынешнего».
На выход первых двух томов «Воспоминаний» откликнулся рецензией Белинский, посвятивший большую часть своей статьи не самому тексту, о котором он лишь небрежно упоминает, а репутации Булгарина вообще.
Между тем, в самом вступлении к своему произведению Булгарин пишет знаменательные слова о том, что в мире литературы есть свои литературные партии, вражды и литературная борьба. «Иначе быть не может, по натуре вещей. Союз, дружба, согласие литераторов – несбыточные мечты! Где в игре человеческое самолюбие, там не может быть ни дружбы, ни согласия». Каноническая репутация Булгарина, систематически пересмотренная только в свете последних изысканий, на редкость точно иллюстрирует его слова.
Борис Вейзенен
![Лђтняя прогулка по Финляндіи и Швеціи [1]](./files/tekst/466/detail/thumb/18919-18967.jpg "Лђтняя прогулка по Финляндіи и Швеціи [1]")
![Лђтняя прогулка по Финляндіи и Швеціи [2]](./files/tekst/466/detail/thumb/19061-19109.jpg "Лђтняя прогулка по Финляндіи и Швеціи [2]")
![Сочиненія [2]](./files/tekst/470/detail/thumb/19766-19814.jpg "Сочиненія [2]")
![Сочиненія [3]](./files/tekst/471/detail/thumb/20025-20073.jpg "Сочиненія [3]")
![Surmakanne Tartu katoliku koguduse surnute nimekirjas 1849-1887 (EAA.5379.1.3), lk 14p-15, № 3 (1859). [Русский]](http://www.ra.ee/dgs/browser.php?tid=131&iid=200252147589&img=eaa5379_001_0000003_00016_m.jpg&tbn=1&pgn=1&prc=50&ctr=0&dgr=0&lst=2&hash=a218844fc6ec3a0e9b44339d718098bf){kind=link}